Чудо из чудес

Чудо из чудес

В древности люди восхищались семью чудесами света. Время сокрушило и Александрийский маяк, и Галикарнасский мавзолей, и храм Дианы Эфесской, и Колосса Родосского, и статую Зевса Олимпийского, и висячие сады Семирамиды. До нас дошли только египетские пирамиды. Любое из них вызовет снисходительную улыбку у современного человека в сравнении с тем, что создано техническим гением XX века.

Но и тогда, в те далекие античные времена, было на земле чудо, которое, подобно египетским пирамидам, оказалось неподвластно времени. Наоборот, чем стремительнее мчалось вперед человечество, тем это чудо становилось необходимее. И хотя оно не входило в число тех семи чудес, и тогда и теперь не переставало и не перестает быть самым добрым и самым удивительным чудом из чудес, какие когда-либо были и будут на Земле.

Чудо это - хлеб.

Природа подарила нам великое множество готовых продуктов - фруктов, ягод, корнеплодов, грибов, орехов, овощей... Не ленись, собирай и ешь на здоровье. Но природа не дала нам готового хлеба. Человек сотворил его сам. Сотворил, как чудо. Но... никогда не считал чудом. Почему? Потому что хлеб - повседневен и привычен. Он естествен, как воздух. Ведь воздух мы не считаем чудом! Мы им дышим, и все. Он всегда есть. Так и хлеб всегда с нами. Ешь, сколько хочешь.

Сколько хочешь... А сколько раз в день мы едим хлеб - три, четыре? Не меньше. И не надоедает! Любой продукт, даже самый изысканный деликатес, станет хуже горькой редьки, если его есть каждый день. Все приедается, кроме хлеба.

Мы привыкли к тому, что хлеб всегда есть. Мы имеем возможность выбирать тот хлеб, который нам больше нравится. Выбирать же сейчас есть из чего - у нас в стране выпекается около 800 сортов хлебобулочных изделий. Это же представить себе трудно - 800 сортов! Воистину на любой вкус1

Нынешнее поколение родившихся после войны понятия не имеет о том, что значит нет хлеба. Или мало хлеба. Никому даже в голову не приходит, что вдруг можно остаться без хлеба. Как это?! Ну, нет в одном магазине, весь разобрали - так есть в другом. Прошел лишний квартал и купил.

А мои сверстники помнят другие времена. Поэт М. Головенчиц в одном из своих стихотворений пишет:

Я вспоминаю очередь в ночи, Как замерзал, продрогший, полусонный, Слова старух: "Терпи, сынок, молчи", Лязг ножниц, обрезающих талоны. Четыре предрассветные часа, Потом в дверях отчаянную давку И сверстников голодные глаза, Прикованные к пыльному прилавку...

Да, хлеб выдавали по карточкам. И надо было выстоять в очереди долгие часы, чтобы получить свою краюшку. Не сколько хочешь, а лишь то, что тебе отмерено. Рабочему - 500, служащему - 400, иждивенцу - 300 граммов. А в Ленинграде во время блокады давали и того меньше- 125-250 граммов на едока. Полученный кусочек можно было съесть за несколько секунд тут же, у прилавка.

Даже в самые тяжкие времена в городе, хотя и помалу, но все же давали хлеб по карточкам. А в деревне? Там никаких карточек не было, и люди обеспечивали себя хлебом сами, поскольку жили на земле, выращивали урожай. А если засуха, град или еще что, и урожая нет? Молоть нечего, печь хлеб не из чего. Тогда как?

Не испытав, не пережив, понять это трудно.

Помню (было мне лет семь-восемь), у нас, на верхней Волге, случился недород. Еще до коллективизации. Жили единолично. Каждая семья рассчитывала только на свои силы. Наша семья была большая, а работал фактически один отец. И в урожайные-то годы кое-как сводили концы с концами, а в тот год совсем туго пришлось. Особенно, когда подошла весна. Все запасы кончились. Мы собирали на полях, первыми освободившихся от снега, столбунцы, жарили их с солью и ели.

И вдруг мать испекла каравай. Караваем в наших краях называли не всякий хлеб, а особым образом выпеченный. Он отличался от обычного ржаного подового хлеба и видом своим, и качеством. Каравай замешивался на ржаной муке с непременным добавлением красного солода и выпекался в высокой конусообразной металлической форме, похожей на усеченное ведро, выпекался долго, и потому верхушка чернела, почти обугливалась. На вид он был совершенно темным, но очень вкусным, со сластинкой. К мясным зеленым щам - просто незаменим. Но мы любили и по-другому: краюху каравая полить постным маслом и слегка посыпать солью - это уже было лакомством!

По виду и этот каравай почти не отличался от тех, что пекла мать раньше, - с твердой коричневой коркой и круто выгнутой черной шапкой. Когда каравай остыл, мать вывалила его из формы и разрезала на части. Я взял солидную скибу, с жадностью впился в нее зубами и замер, не в силах разжать челюсти. Мать, хмурясь, смотрела на меня. Ждала. А у меня было одно желание - скорее выплюнуть эту дурную кашицу, оказавшуюся во рту. Но сдерживался. Мать поднялась, сняла с полки бутылку с постным маслом, подошла ко мне. Я разжал челюсти, хотел протянуть кусок к бутылке, а мякиш весь высыпался на стол. В руках осталась одна корка. Мать молча покропила из бутылки. Но и намасленную ее есть не хватило сил, хотя голоден был ужасно. Я не мог преодолеть отвращение, вызванное вкусом и запахом каравая, который только своей коричневой коркой и напоминал прежний, а испечен был вовсе не из муки и солода, а из размельченной древесной коры, перетертой половы и раскрошенной дуранды (так у нас называли жмых).

Вот тогда, кажется, впервые и уразумел, почему отец, нарезав за обедом хлеб, крошки не смахивал на пол, а бережно сметал в ладошку и отправлял в рот.

Из той же голодной весны, как из полузабытого сна, всплывает в памяти и другой случай, более приятный.

Субботний вечер. Мы в доме одни - мать с отцом утром затемно ушли в город. За день мы натаскали из колодца воды, накололи дров, надраили полы, затопили железную печку-времянку. Приготовились, ждем. Вот-вот должны появиться отец с матерью. Не терпится, то и дело выбегаем поочередно на улицу, забираемся на крышу и оттуда, как со сторожевой вышки, оглядываем дорогу - не идут ли?

Томительно тянутся минуты, за окнами в наплывающей сумеречи лениво покачиваются старые ветлы, нудно скрипя голыми сучьями и нагоняя тоску. И вдруг сквозь- этот скрип доносится торжественно-радостное:

- Идут!

Бросаемся встречать кто в чем попало.

По гумну, сгорбившись, шагают отец и мать. Отец - впереди, с двумя сумами через плечо, мать - сзади, опираясь на батожок. Видно, что устали. Еще бы, до города 25 километров! Обернуться за день - не шутка. Но нашим вниманием уже полностью завладели отцовские сумы. Что в них?

Мать, зайдя в избу, улыбнулась: полы сверкают, всюду прибрано, порядок, гудит раскаленная печка. Теплынь. На лавке свежее белье, полотенца, мыло, мочалки - прямо с дороги можно идти в баню. Кажется, мы честно заработали свои гостинцы. И вскоре на столе появляются сушеные яблоки, груши, орехи, леденцы...

Но не этим я больше всего был удивлен. Когда мы расхватали сладости, мать вынула большую белую буханку со вздутой светло-коричневой коркой. Разрезала ее на шесть частей и протянула по краюхе каждому. От хлеба шел такой сильный аппетитный дух, что мы, забыв об орехах и леденцах, принялись тут же его есть. Вмиг буханки как не бывало.

- Что это за хлеб? - спросил я у матери, с сожалением проглатывая последний кусочек.

- Ситный, сынок. Городской. Такой на больших заводах выпекают.

Долго я был под впечатлением того хлеба. "Ситный" - это слово мало что мне говорило, но почему-то часто возникало в моей памяти, вызывая всякий раз острое воспоминание об удивительном хлебе, вкуснее которого мне никогда не доводилось есть. "Где же делают такой хлеб, - думал я тогда, - на каких таких заводах? Вот бы посмотреть!"

Мог ли я тогда предположить, что пройдет не так уж много времени и мне удастся не только увидеть настоящие большие хлебозаводы, но и работать там, изучать технику и технологию хлебопечения? А случилось так, что после окончания семилетки я уехал в Ленинград и поступил в механико-технологический техникум. Учеба продолжалась четыре года. Окончил техникум в июне 1940 года и был направлен на работу в город Ряжск Рязанской области техноруком хлебокомбината.

Комбинат объединял три пекарни: одна выпускала черный формовой хлеб, другая - белый формовой и батоны, третья - мелкоштучные и кондитерские изделия.

Когда я познакомился с этими пекарнями, на душе у меня стало как-то муторно. Я привык к ленинградским заводам (где мне приходилось часто бывать и на практике и просто подрабатывать), оборудованным первоклассной техникой. Это же гиганты! Особенно шестой хлебозавод с его цепными печами. Войдешь в цех - дух захватывает. Фантастика! Весь технологический процесс приготовления хлеба - от подачи муки до выпечки - совершался без участия человеческих рук! А тут я очутился на производстве, где все, абсолютно все, делалось вручную. Так пекли хлеб и сто, и двести лет тому назад. Время не коснулось ряжских пекарен. Но что было делать? Хлеб должен ежедневно поступать в магазины. Людям нет дела до того, как он выпекается. Важно, чтобы он всегда был.

Город фактически кормила первая пекарня, где вырабатывался черный хлеб. Она была главной, но и менее оборудованной и благоустроенной. Поэтому большую часть времени я проводил здесь. К тому же заведующий пекарней часто болел, и мне фактически приходилось выполнять его обязанности. Дела же в пекарне шли не совсем гладко. Сначала не ладилось с жидкими дрожжами. Вызвали из треста специалиста, выверили технологический процесс, наладили выход доброкачественных дрожжей. Но хлеб не улучшился, по-прежнему получался тяжелый, пресноватый, а то и недостаточно пропеченный. Не весь, но попадался, особенно ночной смены. Почему именно ночной? В чем тут дело? Разобраться в этом помог случай.

Однажды утром в конторку первой пекарни зашла женщина и выложила из сумки разрезанную пополам буханку, из которой торчал запеченный кусок лохматой шпагатины. Хлеб был мягкий, ночной выпечки, женщина купила его только что, в ближнем от пекарни магазине. Я заменил буханку, извинился. О случившемся не сказал никому. А сам той же ночью, когда на работу заступила третья смена, незаметно вернулся к пекарне. Выбрал место с таким расчетом, чтобы просматривался весь цех.

Бригада готовилась к замесу теста. Мужчины под таскивали к корытам мешки с мукой, расшнуровывали их. Женщины зачищали разделочные столы, формы, лотки.

- Начали! - скомандовал бригадир, рябой сутулый человек, с которым я виделся лишь однажды, когда вызывал, чтобы узнать, почему в его смене получается менее удачный хлеб. Тогда-то он и пожаловался на дрожжи. Но ведь и после того как мы улучшили дрожжи, хлеб в его смене по-прежнему выходил хуже, чем у других.

По команде бригадира двое пекарей подняли мешок и хотели было высыпать муку в стоявшее на корыте сито, но бригадир ловко оттолкнул сито и мука посыпалась прямо в опару. Я не верил глазам своим: не просеивают муку?!

Вбежал в цех как раз в тот момент, когда тестомесы вывалили в корыто второй мешок. Попались, что называется, с поличным.

Что было дальше - вспоминать не хочется. Важно, что обнаружилась первопричина брака. А за ней открылись и другие. Ночная смена - единственная, которая работала бесконтрольно. Пользуясь этим, люди стремились побольше выдать хлеба (сказывалось на заработке), сплошь нарушая технологию: не вымешивали тщательно тесто, сокращали время на брожение, расстойку, сажали хлеб в слишком горячие печи, чтобы выиграть минуты. Хлеб быстро запекался сверху, оставаясь недостаточно пропеченным внутри.

Это был для меня поучительный урок. К сожалению, работать здесь пришлось недолго, всего два месяца - в сентябре сорокового призвали в армию.

Уезжал из Ряжска с неохотой. Хотя и трудно было, и шишки набил, но успел привыкнуть к своим пекарням, привязался к людям. И чувствовал: начало получаться. Хотелось работать. И дальнейшее казалось ясным: отслужу в армии, вернусь на производство, наберусь опыта, затем - Московский институт хлебопекарной промышленности.

Но судьба распорядилась по-своему. Началась война, и служба в армии затянулась на многие годы. Хлебопечением заниматься больше не пришлось. Но любовь и уважение к хлебу сохранил на всю жизнь. И убежден, что каждый должен относиться к хлебу так же. Иначе нельзя. Безнравственно. Донской поэт Николай Скребов написал об этом так:

В каких же муках ты рождаешь хлеб, 
Земля моя, кормилица родная! 
Прости меня, я был позорно слеп, 
В твою страду не по тебе страдая. 
Ты принимала в борозду зерно, 
Укутывала, бережно лелея, 
Чтоб в зимний холод выжило оно 
И чтоб весною в рост пошло смелее. 
Весна была красна, да коротка. 
Настало лето, жаркое и злое. 
Дул суховей. Казалось, в этом зное
Не сохранить уже ни колоска. 
Но, яростных небес не проклиная, 
Спасенье ты нашла в себе самой...
Беру, как чудо, хлеб насущный мой 
И пред тобой колена преклоняю.

Истинная цена хлеба познается не тогда, когда жизнь легка и безмятежна, а в лихое время. Таким временем была война. Хлеб сразу стал самой большой ценностью для людей.

На фронте мы не чувствовали недостатка в хлебе, армия снабжалась бесперебойно. Но и здесь его иногда не хватало, и тогда возникала угроза голода. Нечто подобное случилось на нашем участке фронта весной сорок второго. Стояли мы километров 40 - 50 западнее Белева, в междуречье Вытебети и Рессеты. Снегу в тех местах навалило до полутора метров. Началось половодье, дороги развезло так, что ни конному, ни пешему не пройти, а уж о машинах и говорить нечего.

Но ходить все равно надо было. Помню, возвращался с передовой со свежими материалами для газеты. Пока шел лесом - ничего, но как только выбрался на пустошь, идти стало невозможно - грязь по колено. Накрапывал мелкий нудный дождь, горизонт затянуло туманом. Редкими порывами набегал ветер. В стороне, словно мираж, проглянул хуторок, и оттуда вдруг пахнуло запахом свежего хлеба. Не раздумывая, свернул в хуторок. Там оказалась дивизионная полевая автохлебопекарня. Накормили меня горячим хлебом, напоили квасом, но с собой не дали ни кусочка. Берегли для бойцов на передовой. Сделали пекари последнюю выпечку, мука кончилась. Тогда я как-то не придал этому значения - подвезут. Быть того не может, чтобы не подвезли, не могут оставить дивизию без хлеба.

Но случилось именно так - муку не подвезли. Не смогли пробиться ни на машинах, ни на подводах. Пытались собирать хлеб в прифронтовых деревнях. Но разве на такую ораву наберешься? Люди сами сплошь да рядом голодали. Ближайший в тылу городок, где работала стационарная пекарня, находился в 25 километрах от передовой. Хлеб там был. Но как его доставить бойцам, если проехать невозможно? И тогда было принято рискованное, но единственное в той обстановке решение - принести хлеб самим бойцам.

На целые сутки участок фронта, занимаемый дивизией, был значительно оголен. Сотни бойцов, покинув траншеи, потянулись в тыл, образуя бесконечную цепочку с трудом бредущих людей. Каждый шаг давался нелегко. Грязь засасывала, срывала с ног ботинки, их на ходу прикручивали кусками проводов. Кто-то возвращался, выбившись из сил. Но остальные упорно шли. Будет хлеб - не будет голода. Бойцы не утратят боеспособности. И они шли. Туда шли ночью. Обратно, с хлебом, - днем. Каждый нес на себе по два вещмешка с буханками.

Через село, где располагалась редакция, бойцы прошли уже под вечер. К тому времени погода немного улучшилась: дождь прекратился, небо посветлело. Появилась "рама" - немецкий двухфюзеляжный самолет- разведчик. Очевидно, она сообщила, что к передовой движется воинская колонна. Фашисты бросили на нее "мессеры" и "юнкерсы". Самолеты проносились над колонной почти на бреющем, расстреливая бойцов из пулеметов, сбрасывая бомбы. Грязь не давала возможности рассредоточиться. После налета не все бойцы поднялись с земли. Но хлеб... хлеб был доставлен в окопы.

В годы войны хлеб помогал поддерживать боевую готовность, переносить тяготы и лишения фронтовой жизни, бить врага, с каждым днем приближая великий праздник Победы. Сейчас кажется невероятным, чтобы страна, оказавшись в столь тяжком положении, могла снабжать хлебом не только фронт, но и жителей городов. Кто его производил? Кто пахал, сеял, убирал, молол, выпекал? Ведь в ряды Вооруженных Сил были призваны практически все взрослые работоспособные мужчины от 18 до 50 лет.

Несмотря на ожесточенное сопротивление советских войск, враг упорно рвался в глубь наших территорий. К концу сорок второго года немецко-фашистские захватчики оккупировали 47 процентов посевных площадей страны, разорив и разграбив более 100 тысяч колхозов, совхозов и машинно-тракторных станций.

1943 год. Все знают, что именно в этом году наши войска, отразив натиск гитлеровцев на Курской дуге, сами перешли в контрнаступление, которое затем перешло в общее наступление советских армий по всему фронту от Великих Лук до Миуса и Черного моря. Но все ли знают о том, что именно в 1943 году нашу страну постигла новая тяжкая беда - засуха? Урожай был собран мизерный - всего по 3,9 центнера с гектара.

На фронте этого не чувствовали. Хлеб в войска поступал, как всегда, своевременно и бесперебойно.

Гитлеровцы, отступая, увозили хлеб с собой. А то, что не удавалось увезти, сжигали в амбарах и на корню. Однако наступление развивалось так стремительно, что им порой еле удавалось унести ноги. Мы шли по полям, на которых дозревали хлеба, а убирать было некому. И тогда одновременно с битвой за изгнание врага началась битва за спасение урожая. В короткие промежутки между боями воины косили, молотили, строили склады, мельницы. За несколько недель, вспоминал Д. В. Павлов, бывший в годы войны наркомом торговли и начальником Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии, фронтовики заготовили на освобожденной от врага территории свыше 300 тысяч тонн зерна и построили для его хранения 120 крупных зерновых складов.

Начиная войну, Гитлер заранее планировал, что значительная часть продовольствия для армии будет добыта на оккупированной территории за счет ограбления местного населения. И мы хорошо знаем, с какой жестокостью и цинизмом это делалось.

Грабили не только нашу страну, но и другие оккупированные страны Европы. Люди умирали с голоду. Они ждали освобождения, помощи, хлеба. И хотя нам самим было неимоверно трудно, наша полуголодная, опустошенная врагом страна протянула руку помощи голодающей Европе. В первые же дни после освобождения Варшавы ее жителям было передано 60 тысяч тонн хлеба, которым могли прокормиться 400 тысяч человек в течение года. 10 тысяч тонн зерна получили жители освобожденной Вены. А мирные немцы в Берлине были фактически приняты на наше котловое довольствие. Квартал за кварталом очищался от фашистов город, и вслед за наступающими войсками, прямо на улицах и площадях, наши тыловики организовывали кормление немцев. Об этом заранее побеспокоилось советское командование, выделив около 400 офицеров войскового тыла, имевших в своем распоряжении свыше 800 автомашин и четыре продовольственных склада. Благодаря этому в Берлине, в ходе его штурма, было спасено от голодной смерти более трех миллионов человек.

Хлеб... Нет на земле другого продукта, о котором было бы сложено столько пословиц, поговорок, произнесено мудрых изречений.

Не мы хлеб носим, а хлеб нас.

Хлеб не шуба, а греет.

Будет хлеб - будет и обед.

Где хлеб - там жизнь.

Не будет ни праздника, ни обеда, коли на столе нет хлеба.

Золото имеет цену, хлебу цены нет.

Без хлеба самый добрый солдат не воин.

Сколько ни думай, а лучше хлеба не придумаешь.

Кусок хлеба, разделенный пополам и съеденный вместе, делает людей друзьями. Жалок тот, кто не испытал радости, поделившись куском хлеба с голодным, кто не испытал от этого сладостного удовольствия.

Хлеб. Откуда взялось это название? Кто придумал? русское ли оно?

Нет, это слово не русское, не славянское. Оно пришло к нам от древних германцев, у которых существовало слово "хлайб". Германцы ж переняли его у древних готов, которые называли хлеб "хлайфс". Однако, как оказалось, и готы, в свою очередь, воспользовались греческим словом "клибанос", несколько видоизменив его. "Клибанос" же древние греки называли специальные горшки, в которых выпекали хлеб. И вот: клибанос - хлайфс - хлайб - хлеб.

Так, по мнению специалистов, видоизменяясь у каждого народа по-своему, греческое слово "клибанос" в конце концов стало русским словом "хлеб", так же, как у болгар, поляков, чехов, белорусов. У эстонцев - это лейб, у украинцев - хлиб.